Неточные совпадения
Базаров высунулся из тарантаса, а Аркадий вытянул голову из-за спины своего товарища и увидал
на крылечке господского домика высокого, худощавого человека с взъерошенными волосами и тонким орлиным носом, одетого в старый военный сюртук нараспашку. Он стоял, растопырив
ноги,
курил длинную трубку и щурился от солнца.
У
ног Самгина полулежал человек, выпачканный нефтью,
куря махорку, кашлял и оглядывался, не видя, куда плюнуть; плюнул в руку, вытер ладонь о промасленные штаны и сказал соседу в пиджаке, лопнувшем
на спине по шву...
Стоя среди комнаты, он
курил, смотрел под
ноги себе, в розоватое пятно света, и вдруг вспомнил восточную притчу о человеке, который, сидя под солнцем
на скрещении двух дорог, горько плакал, а когда прохожий спросил: о чем он льет слезы? — ответил: «От меня скрылась моя тень, а только она знала, куда мне идти».
Она сидела положив
нога на ногу, покачивая левой,
курила тонкую папироску с длинным мундштуком, бесцветный ее голос звучал тихо и почти жалобно.
— Что? Вот я приду, сядем друг против друга
на диваны, с
ногами; он
курит…
Ему было под пятьдесят лет, но он был очень свеж, только красил усы и прихрамывал немного
на одну
ногу. Он был вежлив до утонченности, никогда не
курил при дамах, не клал одну
ногу на другую и строго порицал молодых людей, которые позволяют себе в обществе опрокидываться в кресле и поднимать коленку и сапоги наравне с носом. Он и в комнате сидел в перчатках, снимая их, только когда садился обедать.
По двору, под
ногами людей и около людских, у корыта с какой-то кашей, толпились
куры и утки, да нахально везде бегали собаки, лаявшие натощак без толку
на всякого прохожего, даже иногда
на своих, наконец друг
на друга.
На крыльце, вроде веранды, уставленной большими кадками с лимонными, померанцевыми деревьями, кактусами, алоэ и разными цветами, отгороженной от двора большой решеткой и обращенной к цветнику и саду, стояла девушка лет двадцати и с двух тарелок, которые держала перед ней девочка лет двенадцати, босая, в выбойчатом платье, брала горстями пшено и бросала птицам. У
ног ее толпились
куры, индейки, утки, голуби, наконец воробьи и галки.
Бабушка поглядела в окно и покачала головой.
На дворе
куры, петухи, утки с криком бросились в стороны, собаки с лаем поскакали за бегущими, из людских выглянули головы лакеев, женщин и кучеров, в саду цветы и кусты зашевелились, точно живые, и не
на одной гряде или клумбе остался след вдавленного каблука или маленькой женской
ноги, два-три горшка с цветами опрокинулись, вершины тоненьких дерев, за которые хваталась рука, закачались, и птицы все до одной от испуга улетели в рощу.
Свиньи, с связанными
ногами, делали отчаянные усилия встать и издавали пронзительный визг; петухи, битком набитые в плетеную корзинку, дрались между собою, несмотря
на тесноту;
куры неистово кудахтали.
Из животного царства осталось
на фрегате два-три барана, которые не могут стоять
на ногах, две-три свиньи, которые не хотят стоять
на ногах, пять-шесть
кур, одна утка и один кот.
Идучи по улице, я заметил издали, что один из наших спутников вошел в какой-то дом. Мы шли втроем. «Куда это он пошел? пойдемте и мы!» — предложил я. Мы пошли к дому и вошли
на маленький дворик, мощенный белыми каменными плитами. В углу, под навесом, привязан был осел, и тут же лежала свинья, но такая жирная, что не могла встать
на ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые
куры, еще прыгал маленький, с крупного воробья величиной, зеленый попугай, каких привозят иногда
на петербургскую биржу.
— Да чего нам делать-то? Известная наша музыка, Миколя; Данила даже двух арфисток вверх
ногами поставил: одну за одну
ногу схватил, другую за другую да обеих, как
куриц, со всем потрохом и поднял… Ох-хо-хо!.. А публика даже уж точно решилась: давай Данилу
на руках качать. Ну, еще акварию раздавили!.. Вот только тятеньки твоего нет, некогда ему, а то мы и с молебном бы ярмарке отслужили. А тятеньке везет,
на третий десяток перевалило.
Как бы хорошо теперь лежать, поджавши под себя
ноги,
на лежанке,
курить спокойно люльку и слушать сквозь упоительную дремоту колядки и песни веселых парубков и девушек, толпящихся кучами под окнами.
Суслонский писарь отправился к Харитине «
на той же
ноге» и застал ее дома, почти в совершенно пустой квартире. Она лежала у себя в спальне,
на своей роскошной постели, и
курила папиросу. Замараева больше всего смутила именно эта папироса, так что он не знал, с чего начать.
Когда же тетерев вытянул шею, встал
на ноги, беспрестанно повертывает голову направо и налево или, делая боковые шаги к тонкому концу сучка, потихоньку кудахчет, как
курица, то охотник должен стрелять немедленно, если подъехал уже в меру: тетерев сбирается в путь; он вдруг присядет и слетит.
Погоныш во всем совершенно сходен с болотною
курицей, или, правильнее сказать: он есть не что иное, как уменьшенная втрое или вчетверо болотная
курица, но самец болотного коростелька не имеет пунцового гребешка
на голове и перевязок
на ногах, отчего и трудно различить петушка от курочки.
Вот как это было: выстрелив в стаю озимых
кур и взяв двух убитых, я следил полет остальной стаи, которая начала подниматься довольно высоко; вдруг одна сивка пошла книзу
на отлет (вероятно, она ослабела от полученной раны) и упала или села неблизко; в одно мгновение вся стая быстро опустилась и начала кружиться над этим местом очень низко; я немедленно поскакал туда и нашел подстреленную сивку, которая не имела сил подняться, а только ползла, потому что одна
нога была переломлена; стая поднялась выше.
Петушок ее красив необыкновенно; будучи совершенно сходен со своею
курицей перьями, он имеет, сверх того,
на голове мясистый гребешок яркого пунцового цвета и такого же цвета перевязки шириною в палец
на ногах у самого коленного сгиба; остальная часть
ног зеленоватая.
Теперь только, когда этот голос изобличил присутствие в комнате Помады еще одного живого существа, можно было рассмотреть, что
на постели Помады, преспокойно растянувшись, лежал человек в дубленом коротком полушубке и, закинув
ногу на ногу, преспокойно
курил довольно гадкую сигару.
На одном из окон этой комнаты сидели две молодые женщины, которых Розанов видел сквозь стекла с улицы; обе они
курили папироски и болтали под платьями своими
ногами; а третья женщина, тоже очень молодая, сидела в углу
на полу над тростниковою корзиною и намазывала маслом ломоть хлеба стоящему возле нее пятилетнему мальчику в изорванной бархатной поддевке.
У него с утра до вечера читали и писали, а он обыкновенно сидел
на высокой лежанке, согнув
ноги, и
курил коротенькую трубку; слух у него был так чуток, что он узнавал походку всякого, кто приходил к нему в горницу, даже мою.
Я прокрадывался иногда в его горницу так тихо, что он не слыхал, и подолгу стоял там, прислонясь к печке: Пантелей Григорьич сидел с
ногами на высокой лежанке,
куря коротенькую трубку, которую беспрестанно сам вычищал, набивал, вырубал огня
на трут и закуривал.
Пока он плелся вялой походкой, сгорбившись и волоча
ноги,
на другой конец плаца, младшие офицеры сошлись вместе поболтать и
покурить.
И в тот же вечер этот господин Сердечкин начал строить
куры поочередно обеим барышням, еще не решивши, к чьим
ногам положит он свое объемистое сердце. Но эти маленькие девушки, почти девочки, уже умели с чисто женским инстинктом невинно кокетничать и разбираться в любовной вязи.
На все пылкие подходы юнкера они отвечали...
Но
курить солдатам не пришлось. Только что Авдеев встал и хотел налаживать опять трубку, как из-за шелеста ветра послышались шаги по дороге. Панов взял ружье и толкнул
ногой Никитина. Никитин встал
на ноги и поднял шинель. Поднялся и третий — Бондаренко.
Николай Артемьевич ходил, нахмурив брови, взад и вперед по своему кабинету. Шубин сидел у окна и, положив
ногу на ногу, спокойно
курил сигару.
Сходил бы в департамент потолковать о назначениях, перемещениях и увольнениях, но знаю, что после бешеных дней масленицы чиновники сидят
на столах, болтают
ногами,
курят папиросы, и
на лицах их ничего не написано, кроме: было бы болото, а черти будут.
Пока я
курил и думал, пришел Тоббоган. Он обратился ко мне, сказав, что Проктор просит меня зайти к нему в каюту, если я сносно себя чувствую. Я вышел. Волнение стало заметно сильнее к ночи. Шхуна, прилегая с размаха, поскрипывала
на перевалах. Спустясь через тесный люк по крутой лестнице, я прошел за Тоббоганом в каюту Проктора. Это было чистое помещение сурового типа и так невелико, что между столом и койкой мог поместиться только мат для вытирания
ног. Каюта была основательно прокурена.
Он заложил
ногу за
ногу,
курит сигару и ловко бросает кольца дыма
на носок своего огромного лакового сапога…
Он заложил
ногу на ногу,
курит сигару и ловко бросает кольца дыма
на носок своего огромного лакового сапога.
— Вот, говорят, от губернаторов все отошло: посмотрели бы
на нас — у нас-то что осталось! Право, позавидуешь иногда чиновникам. Был я намеднись в департаменте — грешный человек, все еще поглядываю, не сорвется ли где-нибудь дорожка, — только сидит их там, как мух в стакане. Вот сидит он за столом, папироску
покурит,
ногами поболтает, потом возьмет перо, обмакнет, и чего-то поваракает; потом опять за папироску возьмется, и опять поваракает — ан времени-то, гляди, сколько ушло!
Раз, часу во втором утра, Бегушев сидел, по обыкновению, в одной из внутренних комнат своих, поджав
ноги на диване, пил кофе и
курил из длинной трубки с очень дорогим янтарным мундштуком: сигар Бегушев не мог
курить по крепости их, а папиросы презирал.
— Ни за что людей терзает, — сказал он. — Как шли
на походе, солдатик этот, Матюшкин, цыгарку
курил. Стали — он ружье взял к
ноге, а цыгарка между пальцами; забыл, видно,
на свою голову. Венцель и доглядел.
Пусть это будет хоть нетопленая избушка
на курьих ножках в овражке, но все же в ней хоть не бьет так сердито вьюга и нет этого дерганья, которое ощущается при каждом усилии лошадей переставить их усталые
ноги…
Но не в добрый, знать, час вышла хозяйка Григория. Началось с того, что она упустила из вида
курицу, забежавшую
на одну из цыновок, и управляющий, проходивший в то время мимо, загнул ей крепкое словцо; потом стряхнулось
на нее и другое горе: она почувствовала вдруг, что не может шевельнуться, ибо все члены и особенно
ноги тряслись, как в лихорадке, от прохватившей их насквозь стужи.
Василий Петрович влез в коляску, уселся рядом с Кудряшовым, и коляска покатилась, дребезжа и подскакивая по мостовой. Василий Петрович сидел
на мягких подушках и, покачиваясь, улыбался. «Что за притча! — думал он. — Давно ли Кудряшов был беднейшим студентом, а теперь — коляска!» Кудряшов, положив вытянутые
ноги на переднюю скамейку, молчал и
курил сигару. Через пять минут экипаж остановился.
Когда он не стоит во главе оркестра и не глядит
на свою партитуру, он совсем другой человек. Тогда он вежлив, любезен и почтителен, как мальчик. По лицу его разлита почтительная, сладенькая улыбочка. Он не только не посылает к чёрту, но даже боится в присутствии дам
курить и класть
ногу на ногу. Тогда добрей и порядочней его трудно найти человека.
Несколько вечеров подряд я отправлялась к обрыву в сопровождении моего пажа, которому строго-настрого запретила говорить о появлении света в Башне смерти. Мы садились
на краю обрыва и, свесив
ноги над бегущей далеко внизу, потемневшей в вечернем сумраке
Курой, предавались созерцанию. Случалось, что огонек потухал или переходил с места
на место, и мы с ужасом переглядывались с Юлико, но все-таки не уходили с нашего поста.
Одним скачком попал он наверх,
на плешинку, под купой деревьев, где разведен был огонь и что-то варилось в котелке. Пониже,
на обрыве, примостился
на корточках молодой малый, испитой, в рубахе с косым воротом и опорках
на босу
ногу. Он
курил и держал удочку больше, кажется, для виду. У костра лежала, подобрав
ноги в сапогах, баба, вроде городской кухарки; лица ее не видно было из-под надвинутого
на лоб ситцевого платка. Двое уже пожилых мужчин, с обликом настоящих карманников, валялись тут же.
Автор пошел за тетрадью в столовую. Актер расположился
на кушетке с
ногами и продолжал
курить. Тася, вся раскрасневшаяся от неожиданного успеха, еле сидела
на месте.
Павел Ильич Рашевич ходил, мягко ступая по полу, покрытому малороссийскими плахтами, и бросая длинную узкую тень
на стену и потолок, а его гость Мейер, исправляющий должность судебного следователя, сидел
на турецком диване, поджав под себя одну
ногу,
курил и слушал. Часы уже показывали одиннадцать, и слышно было, как в комнате, соседней с кабинетом, накрывали
на стол.
Юрка, не стучась, открыл соседнюю дверь, — Лелька хотела его остановить, чтоб постучал, да не успела. Спирька в очень грязной нижней рубашке сидел
на стуле, положив
ногу на колено, и тренькал
на мандолине. Волосы были взлохмаченные, лицо помятое.
На лбу и
на носу чернели подсохшие порезы, — как он тогда
на вечеринке упал пьяный в оконные рамы. Воздух в комнате был такой, какой бывает там, где много
курят и никогда не проветривают.
Пятов сидел, поджав одну
ногу на диване, и
курил — в светлой полосками фланели, с галстуком в виде бабочки, без подпорки воротничком его бритых, пухлых щек.
— Вижу-ста избушку
на курьих ножках. Избушка, избушка, встань к нам передом, а к лесу задом! Чур, да не Баба ли яга, костяная
нога, ворочается там
на помеле? А что-то возится, с нами крестная сила!
О. Василий остановился и топнул
ногой. Обеспокоенно закудахтала и насторожилась испуганная
курица, сзывая цыплят. Один из них был далеко и быстро побежал
на зов, но по дороге его схватили и подняли большие, костлявые и горячие руки. Улыбаясь, о. Василий подышал
на желтенького цыпленка горячим и влажным дыханием, мягко сложил руки, как гнездо, бережно прижал к груди и снова заходил по длинной дорожке.
— А не с приказчиками у лавок
курю! — вскрикнул вдруг, откидываясь всем телом назад, Туберозов и с этим словом, постучав внушительно пальцем по своей ладони, добавил: — Ступай к своему месту, да смотри за собою. — С этим отец протопоп стал своею большущею
ногою на соломенный стул и начал бережно снимать рукою желтенькую канареечную клетку.
Кое-кто перешепнулся; кое-кто решительно и грузно переступнул затекшими
ногами; некоторые, кто ближе к дверям, вышли
на паперть отдохнуть и
покурить.
— А эту трубочку отлично
курить, когда по дороге едешь, — заговаривает, глядя
на курильщика, первый нерачитель и начинает лениво подшвыривать сваливающиеся с
ног сапожные опорки.
Вот еще помню я, как тогда,
на шоссе, меня удивляло все самое обыкновенное и ни в каком отношении не замечательное. Идет, например, навстречу человек, а я гляжу, как он
ногами перебирает, и удивляюсь: ишь, идет! Или
курица выскочила
на дорогу, или котенок под лопухом сидит — тоже удивительно: котенок. Или я говорю лавочнику «здравствуйте!», а он мне тоже отвечает «здравствуйте», а не какое-нибудь совсем непонятное: бала-бала.